Лалла-Рук

Таким увидел блестящий двор Аурангзеба в 1701 году придворный ювелир Августа Сильного, Динглингер

«Лалла-Рук» (Lalla-Rookh от перс. لاله رُخ‎ [lālaroḵ] — румяная; в пер. см. любимая, возлюбленная) — ориентальная романтическая повесть в стихах и прозе, сочинённая в 1817 году англо-ирландским поэтом Томасом Муром и вскоре снискавшая большой успех в континентальной Европе. Принадлежит к той же группе памятников романтического ориентализма, что и «Ватек» Бекфорда, «Кубла-хан» Колриджа, «Гяур» Байрона, восточные поэмы Пушкина.

Сюжет

Произведение состоит из четырёх повествовательных поэм, объединённых рамочным рассказом в прозе. Прекрасная дочь Аурангзеба по имени Лалла-Рук (что в переводе с персидского значит «тюльпанные щёчки») обещана в жёны будущему царю Бактрии, однако сердце её принадлежит поэту Фераморсу. По вступлении в чертоги неведомого жениха Лалла-Рук лишается чувств. Очнувшись при звуке любимого голоса, царевна сознаёт, что владелец дворца — Фераморс: поэт и бактрийский царевич — это одно и то же лицо.

Основную часть поэмы составляют вплетённые в рамочную историю наподобие «Тысячи и одной ночи» четыре песни Фераморса — «Покровенный пророк Хорасана» (речь идёт об Аль-Муканне), «Рай и пери» (положена на музыку Робертом Шуманом), «Обожатели огня» и «Свет гарема».

Адаптации

Помимо Шумана, к сюжету «Лалла-Рук» не раз обращались и другие композиторы. Первым из них был Ч. Э. Хорн, через год после публикации поэмы написавший оперу на её сюжет. В 1862 году появились ещё две оперы — «Фераморс» Антона Рубинштейна и «Лалла-Рук» Фелисьена Давида. Ещё в 1821 году Гаспаре Спонтини написал музыку для театрализованного представления в Берлинском замке, где Фераморса изображал будущий Николай I, а Лаллу-Рук — его жена, Шарлотта Прусская (в православии Александра Фёдоровна). Мавританские декорации и «живые картины» для представления придумал Карл Шинкель. За будущей императрицей с тех пор закрепилось светское прозвище Лаллы-Рук^[1].

Представление было увековечено в фарфоровом гарнитуре, выполненном на королевской мануфактуре по рисункам Шинкеля в экзотической стилистике, навеянной темами «Лаллы-Рук». Памятный гарнитур из трех персидских ваз и 20 тарелок был преподнесён великокняжеской чете и до поступления в эрмитажное собрание хранился в Аничковом дворце^[1]. Подробное описание представления содержится в альбоме Lallah Roukh, divertissement mêlé de chants et de danses, который был напечатан в Берлине в 1822 году.

Переводы

Источником русских переводов поэмы служило её прозаическое переложение на французский, выполненное в 1820 году Амедеем Пишо. В том же году В. А. Жуковский, обучавший Александру русскому языку, перевёл отрывок из «Лаллы Рук» под названием «Пери и ангел». Зимой 1821 г. он посвятил Александре другой отрывок из произведения Мура («Милый сон, души пленитель…»). Из этого стихотворения А. С. Пушкин позаимствовал ставшую крылатой строчку «гений чистой красоты»^[2].

Первый перевод «Обожателей огня» (1821) принадлежит перу Н. А. Бестужева^[3]. В «Сыне отечества» за 1827 год появилось вольное прозаическое переложение «Света гарема» (предположительный автор — О. М. Сомов). В 1830 г. появился полный анонимный перевод «Лаллы-Рук», в котором поэма предстала, по замечанию рецензента, «общипанной, сокращённой… в виде маленьких страничек плохой прозы»^[3].

«Лалла Рук» и «Евгений Онегин»

Лаллой Рук придворные называли императрицу Александру Фёдоровну

Пушкин изъял^[4] из последней главы «Евгения Онегина» одну из лучших, по мнению В. В. Набокова^[2], его строф, которая начиналась словами:

И в зале яркой и богатой
Когда в умолкший, тесный круг
Подобна лилии крылатой,
Колеблясь входит Лалла-Рук
И над поникшею толпою
Сияет царственной главою
И тихо вьется и скользит
Звезда-Харита меж Харит
И взор смущённых поколений
Стремится ревностью горя
То на нее, то на царя…

Кроме того, через посредство французского перевода «Лаллы-Рук», как установил Б. В. Томашевский, Пушкин познакомился с речевой формулой Саади, превращённой им в ставшую крылатой строку «Иных уж нет, а те далече» (ранее этот же оборот Саади был использован Пушкиным и в «Бахчисарайском фонтане»)^[5]. При этом Пушкин, как и Набоков, был невысокого мнения о художественных достоинствах поэмы. Он пишет 2 января 1822 года из Кишинева князю Вяземскому: «Жуковский меня бесит — что ему понравилось в этом Муре? чопорном подражателе безобразному восточному воображению? Вся „Лалла-рук“ не стоит десяти строчек „Тристрама Шанди“»^[6].

Примечания

1. ↑ ^{1 2} Н. Казакевич. «Достопамятные вещи» российских монархов. // «Наше наследие», 2000, № 54.
2. ↑ ^{1 2} Eugene Onegin: A Novel in Verse (trans. by Vladimir Nabokov). Bollingen Series, 72, New Tork: Pantheon, 1964. Vol. 3. Pp. 209—211.
3. ↑ ^{1 2} http://old.pgta.ru/pgta/org/pip/yashina_pub/st4.pdf
4. ↑ Рассуждая о побудительных причинах отказа от строфы, Г. А. Гуковский высказал предположение, что рассказ о встрече Евгения с императрицей был бы явным анахронизмом, ведь действие восьмой главы «Онегина» происходит до вступления Николая на престол. Ю. А. Лотман обходит это возражение, предполагая, что под «царём» здесь имеется в виду Александр I, который часто бывал партнёром Александры Фёдоровны в танцах.
5. ↑ Ю. Лотман. Комментарий к роману А. С. Пушкина «Евгений Онегин»
6. ↑ А. С. Пушкин. Письма. Вяземскому П. А., 2 января 1822 г.

Ссылки

• Текст поэмы в оригинале